Второе издание книги «Роман поколения 80-х. (Гео)поэтика», переосмысленное и дополненное, недавно вышло в издательстве Cartier за подписью Марии Шляхтицки. В интервью Veridica автор Мария Шляхтицки рассказывает об этом содержательном томе, который рассматривает литературный процесс в Бессарабии в контексте общемировых тенденций в литературе.
VERIDICA: В этой книге вы уделяете особое внимание поколению восьмидесятников, то есть некую «форму эстетического сопротивления», а также постмодернизму – «эстетическому и культурному направлению». Каким образом постмодернизм изменил манеру письма в Бессарабии? Как вы думаете, какую литературу мы имели бы сегодня не будь этого поколения?
Писатели предпочитают исторические сюжеты
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Как я говорю в своей книге, в общих чертах литературу восьмидесятых можно считать контекстуальным синонимом постмодернизма. Конечно, есть писатели, которые впоследствии отказались от своей принадлежности к постмодернизму, но в момент своего дебюта в качестве поэтов, прозаиков, драматургов они идентифицировали себя с этой литературной идеологией, с ее эстетической парадигмой. В Молдавской ССР на момент дебюта нескольких писателей, ознаменовавших собой новое поколение (речь идет о 1983 годе, когда поэт Николае Попа дебютировал с поэтическим сборником «Timpul probabil», о книге «Obstacolul sticlei», первом сборнике стихов Лорины Бэлтяну; о 1988 годе, когда дебютировал Василе Гырнец с романом «Свидетель»), в моде были как поэзия и проза шестидесятников первой волны, так и слегка модернизированная литература 70-х годов (другая волна шестидесятников). Общественно-политический контекст благоприятствовал народной поэзии, лирическим формулам, доступным широкому читателю. В то же время писатели отдавали предпочтение историческим сюжетам. Бессарабские писатели преуспели в этой области. На самом деле это был эффективный, но неуловимый литературный способ консолидации национальной идентичности в пропагандистскую эпоху массовой коммунистической советизации и интернационализации. Любовная поэзия вступала в свои права. Гражданское измерение поэзии оставалось обязательным условием для того, чтобы книга вышла в свет. В начале девятого десятилетия восьмидесятники получили историческую возможность писать по-другому и сумели утвердить этот новый тип литературы. Падение советской империи ускорило перемены. Я не знаю, как выглядела бы литература на левом берегу Прута, если бы не кардинальная смена системы в 1987-1989 годах. Наверное, появились бы антисистемные писатели (система всегда порождает свою антисистему, не так ли?), но им было бы не так просто проявиться в качестве нового поколения; они бы образовывали отдельные группировки, либо оставались единичными фигурами... Я заметила, что смена поколений происходит одновременно или в непосредственной связи со значимыми историческими, социально-политическими событиями. Так возникло поколение 60-х и поколение 80-х – два совершенно разных поколения во второй половине XX века. Что привело к смене парадигмы (посыл или антипосыл, установки, язык, стиль, письмо и т. д.), так это раскрепощение писателя. Свобода писать о том, что ты хочешь и как ты хочешь, – важнейшее условие для писателя.
Неприятие новизны, которая стремится второпях заявить о себе, – естественная реакция
VERIDICA: Вы говорили о сопротивлении утверждению постмодернизма, которое в определенный момент вылилось в нападки на личность из-за отсутствия традиции идейной полемики, литературной полемики. Было ли это потому, что состоявшиеся писатели не хотели уступать место молодым, потому что молодые были слишком радикальны по отношению к старшему поколению, или потому, что ни одни, ни другие не признавали ценностей противоположного поколения?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: В общем, «Спор о древних и новых» (своего рода архетип разрыва поколений) закономерно возобновляется с определенной периодичностью. Неприятие новизны, которая стремится второпях и зачастую самонадеянно заявить о себе, – естественная реакция тех, кто хочет оставаться в своей зоне комфорта, в сладком... стереотипе своего творчества и своей жизни. Такое состояние души, такие реалии свойственны людям в целом, а значит, характерны и для мира литераторов. Перемены трудно принять, и первой реакцией обычно бывает неприятие, критика, нападки и т. д. С другой стороны, сейчас, возвращаясь к тем моментам начала XXI века (у нас, на левом берегу Прута, «великая полемика» началась с опозданием, лишь в 2004-2005 годах), я понимаю, почему взбунтовались Григоре Виеру, Думитру Матковски, Николае Дабижа, вся редакция «Литературы и искусства», чтобы назвать большую группу писателей. Предположим, что они руководствовались благими намерениями и переживали, что настоящая литература умирает, что она приходит в упадок. Она не умерла. Некоторые писатели-шестидесятники обеспокоились тем, что в литературу приходят непрошенные, незваные, случайные люди. Но, о чудо, оказалось, что некоторым из них, да что там, большинству, было что сказать миру, и при этом они были талантливыми писателями с писательским призванием. На самом деле, беспокоило не столько отрицание представителей нового поколения, сколько то, как это делалось. Это были личные нападки, тексты, написанные на заказ. Они замышляли сместить людей с занимаемых ими в то время должностей. Например, ректора университета, где я работала, просили уволить меня с поста декана факультета. Закулисные интересы, дешевый и безвкусный балаган – вот что огорчило меня тогда.
VERIDICA: Первыми постмодернизм приняли поэты. За ними последовали прозаики. Чем объясняется такое выжидательное отношение к романистам, если, конечно, «выжидательное» – подходящее слово?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Роман – это такая работа, которая требует времени. Идея, тема требуют периода созревания, который может занять время. К тому же прозаик, особенно романист, – это тот писатель, которому нужно время, много физического времени, проведенного за письменным столом. Поэзия требует немедленной реакции, не только в связи с появлением вдохновения и эмоций, но и в плане нанесения текста на бумагу, хотя и здесь может потребоваться больше времени для его доработки. На самом деле, написание текста у разных авторов происходит по-разному, поэтому не стоит увлекаться типологиями. С другой стороны, вступая на писательский путь, никто не знает точно, каким будет его путь. Некоторые начинают с романа, а затем публикуют только стихи. Другие начинали с поэзии или драматургии, а потом писали романы. В настоящей литературе, написанной по вдохновению, нет закономерностей и прогнозов. В писательской профессии (сегодня все чаще говорят о профессии рассказчиков) все может быть иначе. Такие литработники-романисты могут планировать свою работу. Думаю, они даже могут, при необходимости, перевыполнить план.
В настоящей литературе нет закономерностей и прогнозов
VERIDICA: В какой степени восьмидесятники остаются постмодернистами и по сей день? Как они реагируют на новые литературные тенденции?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Многие писатели поколения 80-х все еще пишут. Некоторые из них находятся в полном расцвете сил, работают над шедеврами. В любом случае, поколение не полностью себя исчерпало. Что касается постмодернизма, то я думаю, что это течение, которое все глубже и глубже уходит в прошлое. Еще мне кажется, что восьмидесятники, вполне взрослые писатели с признанными произведениями, уже меньше интересуются парадигмами и группами. Они исчерпали свои козыри и эпатажность в момент своего самоутверждения. Хронологически восьмидесятники вступают на путь приобщения к классике, что дает право исследователям этого явления прибегать к классификациям, типологиям, рейтингам и т. д.
Восьмидесятники – люди библиотек
VERIDICA: Вы сказали, что у поколения 80-х были свои теоретики, критики, толкователи. Можно ли дать оценку поколению писателей, не учитывая позицию вышеперечисленных авторов?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Думаю, да, но именно так сложилось, что внутри поколений сами собой распределяются и закрепляются роли, как в пчелином улье. У критиков и теоретиков есть свое место и своя роль в системе. Иначе обстоят дела с восьмидесятниками. Многие из них взяли на себя роль «человека-оркестра». Они работали в нескольких литературных жанрах: писали художественную литературу, но также эссе и литературную критику. Они были (а некоторые и сейчас остаются) университетскими преподавателями, писали учебники, словари, справочники. Восьмидесятники – люди библиотек, они поставили это во главу угла своей эстетики: они книжны, интертекстуальны, игривы, вбирая в себя литературное наследие предшественников, но при этом релятивизируя его ценность или, по крайней мере, ставя под сомнение его состоятельность.
VERIDICA: В своей книге «История как будущее» Ана Бландиана говорит, что «две части Европы пережили историю настолько по-разному, что стали по-разному определять само понятие истории». Вы говорите о постмодернизме на Востоке, на Западе и в наших краях. Насколько сильно различаются эти типы постмодернизма, сколько постмодернизма в постмодернизме бессарабского толка, и в чем заключается особая ценность наших писателей?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Я согласна с позицией поэтессы Аны Бландианы. В книге «Роман поколения 80-х. (Гео)поэтика» я писала о разнице между западным и восточным постмодернизмом. Действительно, это различие, по сути, определяется разной историей, которую мы прожили. Западный постмодернизм родился как левое движение, а восточный - как правое, но оба движения выступали против форм тоталитаризма. Раскрепощенный Восток хотел сблизиться с Западом, походить на него, идентифицироваться с ним, но как бы он этого ни хотел, субстанция, подстройка этой ментальной конструкции, археология течения, наделяла восточный постмодернизм сильным отличием. Язык, процедуры и инструменты были теми же, но эта литература переваривала реалии и ментальности, которые были категорически другими. Поначалу это различие вызывало страх и дискомфорт, но через некоторое время именно оно сделало восточных писателей интересными для западной аудитории. Опыт Востока, преобразованный в литературу, стал для писателей шансом достучаться до сердец западных читателей.
Что касается вопроса: «Сколько постмодернизма в постмодернизме бессарабского толка и в чем заключается особая ценность наших писателей?», мне следовало бы дать развернутый ответ. Если коротко, то я бы ответила так: поскольку мы говорим об одном и том же направлении, одной и той же парадигме, одном и том же поколении – разница заключается в творческой индивидуальности каждого, а не в географической и административной территории, на которой написан роман (за исключением «национальной специфичности» тем). Это то, о чем я говорю в книге. Я думаю, что поколение 80-х – это транснациональное поколение. В его случае, и в романе, в частности, мы можем говорить о формировании геопоэтики.
VERIDICA: Один из писателей поколения 60-х годов создал один из самых ценных постмодернистских романов. Речь идет об Аурелиу Бусуйоке. Был ли это вызов своему поколению со всем, что оно подразумевало в плане литературных форм выражения, или же он просто родился не в своё время?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Аурелиу Бусуйок был писателем с огромной готовностью преодолевать штампы, перешагивать через себя. Затем, по темпераменту, писатель был ироничным, слегка язвительным человеком, смотрящим на мир, даже на близких ему людей, критически. Книжный, интертекстуальный, ироничный и игривый постмодернизм было ему как раз впору. Он блистал в романе «Хроника жуликов», шедевре постмодернизма бессарабского толка.
Я люблю прежде всего литературу
VERIDICA: Вы говорили, что три поколения писателей укладываются в сто лет. Творчество какого поколения ближе всего к вашему сердцу?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Я люблю все поколения, но больше всего мне дороги писатели, которые хорошо пишут, независимо от поколения, направления, эстетической парадигмы и т.д. На самом деле, я люблю прежде всего литературу. Писатели как личности - для меня на втором месте. Хотя я посвятила много времени изучению и освещению истории румынской литературы, я чувствую себя наиболее комфортно в том поколении, к которому принадлежу.
VERIDICA: В каком направлении движется сегодня бессарабская литература?
МАРИЯ ШЛЯХТИЦКИ: Литература в Бессарабии движется вперед. И дела у нее – всё лучше и лучше. Не сомневаюсь, что она ещё не раз поразит читателей.
